О нас с Ефимкой - близнецах...
Этот рассказ Дины Британ нам прислала одна из читательниц. К сожалению, мы не знаем, где и когда он был опубликован, поэтому воспроизводим его здесь в том виде, в каком мы его получили...
О нас с Ефимкой - близнецах, о том, как я учила английский, и о другом
Ефим - мой брат, мой единственный близкий родственник (наших родителей нет в живых), верный товарищ в моих играх в детском саду, мой одноклассник, мой юношеский партнёр по теннису, футболу, воллейболу, шахматам, шашкам, домино и т. д... Он старше меня на двадцать минут. Выше на полголовы. И такой же тощий. Все Британы высокие и тощие. Я - самая маленькая. Во мне - пять футов и девять дюймов. Это примерно 174 сантиметра. Хотя в моих водительских правах записано пять футов и шесть дюймов. Я тогда не знала, как перевести футы в сантиметры, и назвала чиновнику, принимающему бумаги на сдачу экзамена, первую пришедшую в голову цифру. Таким образом, за последние семь лет я подросла на семь сантиметров.
Когда мы были маленькие, нас не различали. На фотографиях, где нам до трёх лет, мы как одно лицо. Только у него чуть крупнее голова, чуть кудрявее волосы и значительно шире открыт рот. Мы всегда орали. Последняя фотография, где мы ещё очень похожи, была сделана на улице Артёма на фоне калитки детского сада. Нам - почти семь. Две круглые большеглазые физиономии в одинаковых тёмных цигейковых шапках и шубках. В день нашего девятилетия нам подарили книжку - "Мы с Серёжкой близнецы". Её герои - Маша и Серёжа Комаровы были будто списаны с меня и Фимы. Даже день рожденья у них был тот же самый - 9-е июня, и им тоже было по девять лет. И Серёжка был ровно на двадцать минут старше Маши. Мама под градом наших вопросов, в конце-концов, призналась, что была знакома с Натальей Долининой - автором этой книжки. Но я не могла понять, почему Долинина изменила наши имена и фамилии и придумала какую-то бабушку, которая пекла очень вкусные пироги и говорила "деточка", "кушай" и "молочко", но оставила имена наших с Фимой лучших друзей без изменения. Они, как и в книжке, были Саша и Ляля. И почему родители Маши и Серёжки были значительно моложе наших, и почему семья Комаровых жила в Ленинграде на Невском, а не в Донецке на бульваре Шевченко. Я так до сих пор и не знаю, была ли это мамина выдумка или правда.
Когда я говорю о своём детстве, я всегда употребляю слово "мы". Моё "я" появилось гораздо позже, после семнадцати, когда наши пути с братом несколько разошлись. Кстати, в американских школах близнецов всегда разделяют, чтобы сохранилась их индивидуальность. У моего Нью-Йоркского знакомого - тройня. Все трое ходят в разные классы и посещают разные внешкольные программы. А нас с Фимой в первом классе посадили за одну парту. Мы были вместе только одну неделю - до первой драки.
Нам везло на учителей. Возможно, нашим учителям также везло на нас - учеников. У нас были замечательные учителя во всех школах, где мы учились. Мы прожили в одной и той же квартире одного и тоже же пятиэтажного дома-хрущёвки до тех пор, пока брат не женился, а я не вышла замуж. К слову сказать, и у меня и у брата было по четыре штампа о прописке в наших паспортах. Нашу улицу переименовывали с Монтажников на Каро Томасовича Овнатаньяна, наш дом относили то к бульвару Шевченко, то к улице Марии Ульяновой и наоборот. И нас постоянно переводили из школы в школу. Открывались новые школы в нашем микрорайоне или строили особую экспериментальную в соседнем. Или мама переводила нас в отдалёную восьмилетку, где был английский вместо французского. У нас - куча бывших одноклассников. И огромная армия наших бывших учителей. Семён Михайлович Танхельсон - русский язык и литература. Любовь Самойловна Рубенфельд - обществоведение и история. Аркадий Маркович Хаит и Римма Наумовна Гуревич - физика. Муза Григорьевна Каган - химия. Ольга Григорьевна Кошман - украинский язык и литература. Борис Моисеевич Кац - история, география и директор школы. Я ничего не выдумываю. Были и другие, но эти запомнились. Даже в первом классе нашей первой учительницей была Майя Лазаревна. Фамилию не помню, зато помню, как мы под её команду сжимали и разжимали кулачки после уроков чистописания и русского языка и дружно декламировали: "Мы писали, мы писали. Наши пальчики устали".
Кстати, о языках. До седьмого класса мы учили французский. А затем, по инициативе мамы, мы перешли в другую школу, где был английский. Мама тогда сказала: "Английский вам скорее может понадобиться". Летом после окончания шестого класса я вооружилась учебниками английского языка за пятый и шестой классы и изучила их. Мой брат всё лето гонял в футбол. Первый урок в новой школе был английский, и учительница каждому задавала один и тот же вопрос: "What is your name? " Я, будучи первой по-алфавиту, ответила первая: "My name is Dina Britan". Мой брат был, естественно, вторым. Он пробурчал по-русски: "А я французский учил." Неприятности с английским его преследовали очень долго. Учительнице не нравились его шуточки. Однажды, явившись в класс после звонка с пирожком с повидлом в руке, он на вопрос, почему опоздал, объяснил: "Сгорел буфет". В школе действительно в этот день был небольшой пожар в спортивном зале. Его быстро потушили. В другой раз, когда мы читали какой-то рассказ о животных и учительница попросила ответить на очередной вопрос по тексту, называя нашу фамилию, но не указывая имени, он поинтересовался: "Самец или самка?" И хотя он восклицал или задавал вопросы иногда на правильном английском, учительница терпеть его не могла и постоянно утверждала, что он позорит свою сестру. Однако, когда я осознала пророчество слов нашей мамы о полезности английского, я с удивлением обнаружила, что не помню почти ничего. Словарный запас когда-то круглой пятёрошницы насчитывал не более сорока слов, включая артикли, предлоги и притяжательные местоимения, и никаких правил. А мой менее успешный брат помнил значительно больше слов, а также правила образования сложных прошедших, будущих и сослагательных времён, деепричастных и причастных оборотов, правописание "инговой" формы и неправильных глаголов и прочие премудрости. Сравнивая себя с братом, которого всегда, с первой минуты жизни, видела рядом с собой, я даже решила, что все девчоночьи головы устроены так, как моя. То есть, в них помещается только то, что нужно в данный момент, и женская голова - не мусорный ящик. После окончания политтеха, я начисто забыла, что такое бином Ньютона, производные и интегралы. А как я их любила и как наслаждалась ими когда-то! Мой брат помнит всё. Прочитав очень немного книг, он производит впечатление энциклопедически образованного человека. Если он не знает досконально ответ на какой-то вопрос, то по-крайней мере, хотя бы что-то об этом слышал. Итак, в пятом и шестом классах я учила французский. Я всегда была очень старательной и аккуратной девочкой. Наверное, поэтому я до сих пор помню две фразы на французском: "Репетон ту зансамбле" (повторим все вместе) и "Ферм ля буш" (закрой рот)... Вышеупомянутая Ольга Григорьевна Кошман была всеобщей любимицей. В день её рождения, 8-го Марта, 1-го сентября и в день учителя ей не нужны были вазы, чтобы складывать туда цветы, которыми ученики её буквально заваливали. Ей нужны были вёдра. Она была красавица - маленькая, изящная, с высокой пышной тёмно-рыжей причёской. А как она говорила! Даже те, кто был освобождён от изучения украинского, ходили на её уроки - послушать её, полюбоваться ею. Я навсегда запомнила не только название моего любимого романа из школьной программы по украинской литературе - "Хiба ревуть воли, як ясла повнi", но и его содержание. Но что удивительно, через три месяца после приезда в Америку, я не могла произнести ни одной - самой простой украинской фразы. Я тут же переходила на английский, что опять подтвердило мою догадку об особенностях устройства женской головы.
Ну а теперь, собственно, ближе к делу. Я-то ведь хотела поделиться своими соображениями по поводу познавания английского языка, так как некий опыт у меня на этот счёт имеется. Он - английский, или нужен или не нужен. Мне он, безусловно, нужен.
Изучать английский (после того как засобиралась на ПМЖ в Соединённые Штаты) я начала основательно. У меня были пластинки, записи, какие-то перепечатанные пособия и книжки, купленные мной или подаренные уже отбывшими знакомыми. Времени, правда, было только четыре с половиной месяца, двое детей, работа в командировках и бездельник-муж. Занималась я самостоятельно и использовала все места, которые казались мне подходящими. А подходящими казались все. Гастроном "Москва", или "Черёмушки", или универмаг "Белый Лебедь". Переполненные душные трамваи или холодные междугородние автобусы. Я не теряла времени даром, когда выстаивала длинные очереди за маслом и сыром по спискам, водкой и сахаром по талонам, мылом и зонтиками вместо джинсов по свободной очереди. Мне очень нравился толстый учебник уже забытого автора, где было указано, куда и на какую глубину нужно засовывать язык и каким образом раскрывать губы, чтобы произнести правильные английские звуки "r", "p", "b", "m" , "w" и т. п. Оказывается, когда англичанин говорит "papa", лист бумаги, поднесённый к его губам, почти не движется. Я зазубривала правила, хотя исключений было не меньше. В результате, по приезде, меня определили на четвёртый (из шести) уровень, что было совсем не плохо. На самом деле, меня спросили как раз то, что я знала - как давно я приехала в эту страну. Я, конечно, знала, как давно, и я знала, как грамотно построить предложение с глаголом именно в этом времени. В группе было шестнадцать молодых людей, вчерашних студентов, с прекрасным разговорным английским. По началу мне казалось, что американцы говорят со ртами, набитыми всякой дрянью. Потом я научилась различать смысл сказанного. Я уже упоминала, что мне везло на учителей. Моей первой учительницей английского языка в Нью-Йорке была Клара Буш (ничего общего с семейством президентов не имеющая). Она заставила меня говорить, впрочем, я и сама к этому стремилась. Но я никогда в её классе не играла в Jeopardy, хотя все остальные очень бойко участвовали в этой игре... Когда я уже работала в Teacher's College of Columbia University, я позвонила Кларе и проговорила с ней больше получаса. Я всё понимала. Клара сказала, что из всех её учеников старше тридцати, я продвинулась дальше всех. После занятий с Кларой в Манхэттэне я встречалась со своей партнёршей по разговору - старенькой щуплой Мириам Белкин, которая специально приезжала из Up Town в Down Town, чтобы поболтать со мной. Мы говорили о чём угодно - о её родителях, эмигрировавших семьдесят лет назад из маленького еврейского местечка с пятью детьми, мал мала меньше, о её предстоящей поездке на свадьбу к племяннице, о моих семейных трудностях. Мне это было полезно, и нам обеим - удовольствие. Она это делала бесплатно. У всех моих соучеников по классу были подобные партнёры по разговору. Но Мириам была лучше всех! Я и сейчас изредка с ней встречаюсь, когда бываю в районе, где она до сих пор живёт.
Моё первое интервью было успешным. Но до этого я несколько раз говорила с агентами по телефону. Я заранее готовилась к разговору. Вскоре я поняла, что американцы безумно счастливы, если они тебя понимают. Они счастливы беспредельно, если это взаимно. В своей речи я сообщала, что я - Дина Британ, работала на таких-то языках программирования и над такими-то проектами, недавно приехала с Украины, надеюсь применить свои обширные знания в какой-нибудь американской компании, в настоящее время изучаю локальные компьютерные сети и английский язык. Меня выслушивали с восторгом, едва не перебивая - "You are doing great !", усиливая мою веру в себя... Интервью в Teacher's College было лёгким. В том смысле , что каверзных вопросов мне не задавали. Экзаменаторов было шестеро. Меня спросили, почему я приехала в эту страну. Я могла рассказать им длинную историю о водке, продаваемой по талонам из ЖЭКа, о палке копчёной колбасы, которую я стыдливо положила на стол заведующей детского сада по совету молодой, но более опытной соседки, после чего мои дети были приняты в химзаводской детский сад через дорогу, а не в гороновский за три-девять земель, о вопросе моей пятилетней дочери, почему её морда - жидовская, но я просто сказала, что люблю путешествовать, обожаю приключения, острые ощущения и перемену обстановки. Меня попросили показать, где я жила. И тут я оплошала. Это была моя единственная ошибка. Я ткнула рукой в то место, где, по моим понятиям, должна была находиться Украина, но на Американских картах всё наоборот. Я попала в Бруклин, и они засмеялись. В моём резюме упоминался язык, вернее, система программирования MUMPS, что расшифровывалось Massachusetts University Multi Programming System. Меня спросили, что означает MUMPS. Я объяснила и добавила, что эта система программирования используется в госпиталях и других медицинских учреждениях. И они опять засмеялись. Потом от своей коллеги в Teacher's College я узнала , что mumps - это свинка, паратит, и моим экзаменаторам показалось это забавным. Последний вопрос был задан маленьким китайцем. Он чего-то спросил, но я не поняла. Я даже не поняла, на каком языке. Я перепугалась, и они это заметили. Он говорил по-английски, но как все китайцы, проглатывал "r", что терпимо. Но вдобавок, у него был ощутимый врождённый дефект речи, а именно, он не выговаривал свистящие, шипящие, звенящие и жужащие. Мне перевели его вопрос. Вопрос был по существу и нетрудный. Что-то об индексации таблиц.
Через две недели мне позвонили и сказали, что я им нравлюсь больше других кандидатов, и они ждут-не дождутся моего появления. Я подозреваю, что они расчитывали, что со мной им будет весело. Они ошиблись. Во-первых, мой английский оказался на много хуже, чем они предстваляли. На интервью я играла отрепетированный перед зеркалом спектакль, правда, не без элементов импровизации. Во-вторых, я не умела говорить с пользователями по телефону, но не переспрашивала больше двух раз, так как это было бы неприлично. Я думаю, что иногда я таки угадывала, что они от меня хотели. В третьих, я теряла нить беседы (независимо от темы - соус, погода или организация массивов), если в ней участвовало больше, чем три собеседника. В первые недели у меня кружилась голова от знакомства с огромным количеством людей, имён и лиц, которых я не пыталась запомнить. Я старалась хотя бы нигде не заблудиться, но даже это мне не всегда удавалось. Так я отправилась в Barnard College и пошла не туда. Я остановила молодого человека и без ошибок, тыкая языком в нужные места, задала свой вопрос. Всего несколько слов. И услышала: "Where are you from? You have a beautiful accent"... Мне пришлось целый месяц проходить в своей привезённой из Донецка куртке, а затем срочно покупать пальто, костюм, часы и многое другое в ответ на критику моего молодого родственника, который сказал о часах, что они - piece of machinery, а про куртку ничего - у него не было слов. В первые дни я редко смеялась. А потом прошло. Я даже научилась понимать Альберта Моя - того самого маленького китайца. Симпатичным парнем, кстати, оказался, доброжелательным и общительным.
Но я знаю людей, которые с очень плохим английским чувствовали себя здесь превосходно. Один из них - мой двоюродный брат Володя. Я познакомилась с ним за неделю до отъезда. Так получилось, что после смерти Володиной матери отношения между нашими семьями прекратились. Когда я решила во чтобы-то ни стало разыскать его, я понятия не имела, где он и чем занимается. Его воспитывала улица. Подростком, он дружил с Фимкой Собак - главарём Днепропетровской шпаны, состоял на учёте в детской комнате милиции... Времени было мало, а всё, что я знала - старый адрес и старый телефон его сводного брата. По телефону я подняла на ноги операторов Днепропетровской телефонной станции и почтальонов. И нашла. Он стал лётчиком. Жил в Магадане с женой и дочкой. И прилетел в Донецк своим ближайшим рейсом Магадан-Донецк-Ашхабад. Когда я увидела его, я страшно пожалела, что он мой двоюродный брат. Если бы Вы хотя бы мельком взглянули на него, то я думаю, Вы бы меня поняли. Он был очень похож на Фиму, но всего в нём было больше, выше, шире и лучше. Он был огромного роста, атлетически сложен, со смуглой чистой оливковой кожей, большими глубоко сидящими карими глазами, низким красивым голосом. С раннего детства лишенный материнского, отцовского и бабушкиного тепла, он вырос сильным, мужественным, и одновременно нежным и мягким! Я не могла наглядеться на него и наговорится с ним, а мне нужно было накормить ораву гостей, среди которых было шестеро детей...
Он прилетел к нам с братом в гости через три года. Из Магадана - в Анкоридж, затем в Сиэтл, а дальше его подбросили друзья-лётчики. Сколько было радости у всех нас, а у наших детей, особенно! По-английски Володя не говорил, но у него был маленький карманный словарик, с которым он не расставался. Не зная здешней речи, он не боялся сам всюду ездить - и к статуе Свободы, и в Эмпаер Стэйт Билдинг, и на 72-ю улицу, где был убит Джон Леннон, и на ланч с моими друзьями в Рокфеллер Центр, и в Китайский город. Если он хотел что-то спросить, то спрашивал не стесняясь, обычно, у полицейских. Он держал большую руку у губ и начинал каждый вопрос словами: "Excuse me... " Он заставлял их понимать, и отвечать, и как-то понимал сам. Через месяц он уезжал из "Ла Гвардии" опять в Сиэтл, и мы с братом провожали его. Дежурная у стойки, оформляющая его авиабилет, посмотрела на него и на меня с братом. Володя и с ней немножко поговорил. Она вернула ему билет и выдала каждому из нас подарок от компании - купон на бесплатный ужин в ресторане аэропорта, и помешкав с минуту, дала Володе второй: "Вы такой большой, Вам будет недостаточно".
Сегодня передо мной стоит прямо противоположная задача - сохранить русский язык. Не у меня - у детей. (Я, хотя и пишу "ночка" через мягкий знак, думаю на русском.) Говорят они иногда по-русски, иногда по-английски, ругаются по-английски, а песни поют всякие.
После Клары Буш у меня была другая учительница английского языка - Софья Перова. Когда-то она преподавала в Донецкой специализированной школе №1. Сейчас она ведёт занятия -"Английский как второй язык" в Bramson Ort Technical School. В течение летнего семестра (ещё до Columbia University) я познавала там "С" и "UNIX", так как кроме MUMPS ничего не знала. И заодно посетила несколько уроков Софьи Викторовны. На одном из уроков кто-то из учеников спросил, пытается ли она сохранить русский язык у своих детей. "Я пыталась, до тех пор, пока мой сын не прочёл кОза, вместо козА". Мой сын тоже читал кОза, и пУстыня, пустынЯ, и мОлва, но летом мы вместе одолели "Маленький Принц" и "Сказки Пушкина". Так что я по-прежнему верю в удачу.
